Немецко-фашистские и примкнувшие к ним захватчики

Армия нашествия и чужая отечественная
Для военных историков тут новости нет, но остальным важно помнить: воевали с нами далеко не одни только немцы. Отмобилизована была почти вся Европа — пусть с разной степенью военной и политической вовлеченности. Стало быть, и победили мы не только фашистов, но и тех, кто пошел воевать за их рейх.

Александр Сабов

Начнем с нескольких штрихов — для наглядности.
Брестскую крепость штурмовали австрийцы (их 4-я дивизия после аншлюса стала 45-й дивизией вермахта). На Бородино в ноябре 1941-го мы снова били французов (легион добровольцев в 7 тысяч штыков из этой страны придали 4-й армии фон Клюге). Блокадный Питер обстреливали из гаубиц, сделанных на заводах чешской «Шкоды» и французского «Ле Крезо». Под Смоленском и Тулой особую жестокость в боях с мирным населением проявили финны. А по части пограбить сильнее всех были румыны, при которых из Одесской оперы исчез даже занавес…

Само собой, это не все подвиги армии нашествия, которая несла нам европейские ценности под гитлеровским флагом. Но и беглое перечисление впечатляет: нацисты, выходит, мобилизовали на войну с нами Европу (за исключением Великобритании, Ирландии и пары нейтральных стран). Зачем Гитлеру это понадобилось, в общем, понятно. Осталось понять: почему пошли в оккупанты те, чьи потомки сегодня не устают сравнивать фашистскую оккупацию с советской?

Что такое коллабо. И как с ним бороться

На древе Великой Победы уже 75 юбилейных колец. Склоняясь над ними, историки, архивисты, военные, учителя и, конечно, политики с каждым годом находят все больше разительных отличий в том, как понимали войну те, кому она выпала, и как понимают они — те, кому выпал только счастливый ее итог (о несчастливом итоге, по счастью, можно не думать). Дело даже не в затухающей памяти: просто за последние полвека о той войне открыто так много «правд», что их все труднее отличать от неправды. Вот картина и изменилась.

Как и чему доверять в этой новой картине? Как отсеять искажения и хитрую ретушь, как не упустить истину в новом раскладе красок? А может, просто всего-то и надо — дать истории еще сколько-то времени, чтобы она сама все расставила по местам, и тогда обожженные на поколения этой войной народы смогут, наконец, поговорить о ней друг с другом начистоту?

Где-то лет 40 назад — фактически на середине пути между победой и нынешними сомнениями — мой хороший товарищ, летчик истребительного авиаполка «Нормандия — Неман» Константин Фельдзер отвечал на такого рода умствования, как правило, с матерком, которому на всю жизнь научился на русском фронте:

— Ты пойми, ни хрена никогда ждать не надо, правду надо отстаивать здесь и сейчас, а не дожидаться удобного случая. Иначе выходит, что сотрудничаешь с неправдой…

Константин не дожил до нынешних дискуссий о войне и победе. Но своей жизнью сполна разъяснил, как отличать тех, кто неправде сопротивляется, от тех, кто готов с ней сотрудничать. Кстати, как раз таких, «сотрудничающих», в годы войны в его стране коллаборационистами и прозвали — если сокращенно, то «коллабо».

Мы познакомились в 1980-е, в корпункте «Литгазеты» во Франции. Я писал историю прославленной эскадрильи к очередному 9 Мая, но довольно быстро понял, что личная сага военного летчика в праздничные каноны не вписывается — она вообще не про то, что историю пишут одни победители. Вот обстоятельства.

В мае 1940 года, когда «странная война» во Франции, почти год гремевшая в окопах солдатскими котелками, наконец, рявкнула пушками, младший лейтенант Фельдзер успел сбить свой первый немецкий самолет, но в следующем бою был сбит и сам. Тунис, Алжир, Гибралтар, Испания — где только его не носило, а когда снова оказался во Франции, пришлось предстать перед военным судом. Страна только стала Франкрейхом (территорию поверженного врага Гитлер поделил, включив север с Парижем в свой рейх, а «свободную зону», тот самый Франкрейх, отдал марионеточному правительству в городке Виши, известном до того лишь по марке минеральной воды). Видать, суматоха с разделом летчику и помогла, приговор не учел сбитый им самолет и вышел относительно мягким: «за самовольное оставление части — год тюрьмы».

Туда, в тюрьму, к пилоту и примчался некий майор Пьер Константини, он формировал «Легион французских добровольцев» на восточный фронт, пилоты, понятно, были в цене. Скажи Фельдзер ему «да», он бы мигом обрел и свободу, и право вернуться в небо. Впрочем, Фельдзер не сказал и «нет», он просто сложил три пальца в известную конфигурацию и предъявил майору. Срок свой в итоге он досидел до конца, до «Нормандии — Неман» окольными путями добрался к 1944-му. Но войны на его век хватило: на той самой Березине, где закончилась армия Наполеона, летчики «Нормандии» успели повоевать с «Легионом французских добровольцев», недобитым на Бородино. А 1 августа, уже в бою над Кенигсбергом, Фельдзер снова был сбит и выпрыгнул из горящего самолета.

Обгоревший, почти потерявший зрение, летчик очнулся в лагере для советских военнопленных в Лодзи. Оказалось, там содержится и его боевой товарищ по эскадрилье Жан Бейсад. Условия в лагере были до того тяжелые, что летчики решили обратиться в Красный Крест с просьбой переместить их в лагерь для французских военнопленных. Комиссия Красного Креста отказалась признать их французами по факту службы в Красной Армии. Тогда они решили бежать и доверились соотечественнику, который в лагере пек булки, то же самое он делал до войны в Пуатье. Летчики попросили у него хлеба на дорогу. Он обещал, а ночью эсэсовцы их подняли с нар: «Большевики! Бежать?!» Все-таки они выживут, а после войны разыщут этого булочника в Пуатье и начнут против него судебный процесс. Синдикат булочников города пригрозит встречным обвинением — «за диффамацию, за оскорбление чести узника гитлеровских концлагерей». Подумав, летчики заберут свой иск назад.

Что тут скажешь, одни воевали с врагом, другие, чтобы выжить, пекли ему булки: нация была глубоко изранена и разъединена — как вся Европа. Гитлер, напомню, поставил Францию на колени за 44 дня, многие и понять не успели, что случилось. А глава новой страны, названной по имени минеральной воды, маршал Петен, первым делом приказал оставшейся армии разоружиться; это вдобавок к тому, что больше миллиона французов уже были в немецком плену. Ключевым термином нового государства провозгласили коллаборационизм: сотрудничать со всей душой, но — не сходя с места, не записываясь в вермахт, а только вооружая его. Такой вот нейтралитет.

«Коллаборационизм спасет нацию!» — публично, чтобы услышали обе половины Франции, сказал Петен Гитлеру. Тот вроде не возражал, но потребовал, чтобы вместо пленных солдат на рейх работали профессионалы,— на первых порах фюрер хотел от Франции как минимум 350 тысяч квалифицированных рабочих.
Так родился еще один коллаборационистский термин — «переупряжка». «Французские рабочие руки — это наше мирное участие в победе Европы над большевизмом»,— твердил посол Виши в Париже Фернан де Бринон.

Началась вакханалия работорговли. Уверяли, что три француза, добровольно уехав трудиться на рейх, помогут вернуть «к родине, к труду, к семье» одного соотечественника, по вине прежних руководителей Франции поднявшего оружие на рейх. Так увезли на подневольные работы в Германию 250 тысяч человек, среди них в качестве токаря на заводы фирмы «Мессершмит» попал и будущий генсек французской компартии Жорж Марше, позже, впрочем, бежавший. Да и «переупряжка» со временем провалилась: распробовав сыр в этой немецко-вишистской мышеловке, в коллабо скопом, по маршальскому призыву нация не пошла.

— Но это не значит,— всегда подчеркивал мне летчик Фельдзер,— что желающих попробовать не было…